Стоимость проектов в венчурной индустрии упала в два-три раза, и входить в них можно с огромным дисконтом, тем более что кредиты разработчикам на их развитие банки не дают…

«В разгар кризиса мы сформировали четыре фонда», — Алексей Коробов, генеральный директор Российской венчурной компании

Вкладывать деньги в российские венчурные фонды?! Лучше я возьму $100 000 и поставлю их в казино на красное, результат будет столь же предсказуем!«- так заявил один иностранный инвестор генеральному директору РВК Алексею Коробову года полтора-два назад. Но теперь, по словам Коробова, этот иностранец сменил высокомерие на живую заинтересованность и уже обсуждает с ним, в какие венчурные проекты лучше вкладывать деньги. О том, как изменилась российская венчурная индустрия за это время и какую роль в изменениях сыграла РВК, он рассказал в интервью «Ведомостям».

Биография

Родился в 1967 г. в Ленинграде. В 1986–1988 гг. проходил службу в армии, в 1993 г. окончил Академию Министерства безопасности России по специальности «правоведение» и до 1998 г. служил в ФСБ России
________________________________________

1998
вице-президент «Отделения Международного союза экономистов в Санкт-Петербурге»
________________________________________

2001
советник первого заместителя полпреда президента РФ в Северо-Западном федеральном округе
________________________________________

2004
руководитель аппарата бюджетного комитета Госдумы, затем – первый зампредседателя РФФИ
________________________________________

2007
назначен генеральным директором ОАО «Российская венчурная компания»
________________________________________

Российская венчурная компания
государственный фонд фондов

создана в 2007 г.
100% акций принадлежит государству.
капитал – 30 млрд руб.,
из них размещено 9,31 млрд руб.

РВК участвует в капитале семи фондов – «ВТБ – фонд венчурный» (объем фонда – 3,06 млрд руб.), «Биопроцесс кэпитал венчурс» (3 млрд руб.), «Максвелл биотех» (3,06 млрд руб.), «Лидер» (3 млрд руб.), «Тамир Фишман Си ай джи венчурный фонд» (2 млрд руб.), «С-групп венчурс» (1,8 млрд руб.) и «Новые технологии» (3,06 млрд руб., в стадии формирования). Доля РВК в каждом фонде – 49%.

— Кто пригласил вас на работу в РВК?

— Герман Оскарович [Греф]. На тот момент главная проблема была связана со становлением РВК, и основная задача, которую передо мной поставили, — активное продвижение компании на рынке и абсолютная прозрачность того, что мы делаем. Я считаю, что за два года мы с этой задачей справились.

— Считается, что люди, служившие в ФСБ, склонны к излишней закрытости в тех делах, которыми они занимаются. А перед вами, получается, была поставлена прямо противоположная задача.

— Я бы не ставил такое клеймо — «служил» или «не служил». Мне больше нравится международный подход, когда говорят: работал на государство. В те времена я работал на государство — и сейчас тоже. Открытость или закрытость должны происходить не из личного желания или склонностей, а из тех критериев, которые предъявляются к реализации определенной программы. В случае с РВК это как раз максимальная открытость для рынка. Если бы государство не хотело развивать высокие технологии и привлекать частных инвесторов для этого, не было бы никакого частно-государственного партнерства, можно было бы единолично всем управлять, создавать венчурные фонды с участием одной РВК и не раскрывать информации об их деятельности. Но задача стоит — сформировать венчурный рынок и привлечь максимальное количество частных инвестиций. Без открытости, понятных правил и комфортных условий это сделать невозможно. К тому же на формирующемся рынке все учатся друг у друга. Поэтому мы открыты. Для меня важнейшим результатом работы нашей команды является то, что управляющие компании воспринимают нас как равноправного партнера. У нас не было еще ни одного проекта, по которому мы после обсуждений не приходили бы к консенсусу.

— Как экономический кризис отразился на деятельности РВК, на взаимоотношениях компании с частными инвесторами?

— Первое: то, что нам удалось сформировать новые фонды в кризис, — результат удачной программы, предложенной РВК. Мы присутствуем в фондах достаточно большим объемом капитала — 49% от его размера. Частный инвестор видит, что государство готово разделять с ним риски, и более охотно идет к нам. Второе: за последний год удалось реализовать новации российского права, и теперь в закрытых паевых инвестиционных фондах (ЗПИФ) используется система поэтапной оплаты пая. Например, если создается фонд объемом 3 млрд руб., то управляющей компании в первый год необходимо получить от инвесторов-пайщиков всего 600 млн руб. — за первый год деятельности фонда они, как правило, успевают проинвестировать не более этого объема. Третье: компании на стадии start-up, в которые мы инвестируем, и так вынуждены на всем экономить вне зависимости от кризиса, а сейчас понимают, что, если не привлекут финансирование из венчурного фонда с госучастием, им ничего не останется, как разориться. Соответственно, они более охотно идут на переговоры с венчурными фондами. И зачастую в проекты, которые раньше стоили в два-три раза дороже, можно входить с существенным дисконтом, что с точки зрения будущего выхода из этих бизнесов опять же хорошо.

— В чем принципиальное отличие вашей корпорации от других государственных институтов, которые работают в сфере высоких технологий, таких как «Роснано»?

— Мы акционерное общество, а не государственная корпорация. Я считаю, что со стороны государства это была очень правильная идея, которая позволяет РВК как «фонду фондов» более гибко взаимодействовать с рынком. При принятии какого-либо решения мы руководствуемся регламентирующими документами компании, основанными на корпоративном законодательстве, т. е. для осуществления нашей текущей деятельности не требуется дополнительных решений правительства.

— К тому же открытое акционерное общество обязано публиковать свою отчетность в отличие от госкорпорации. Всегда можно увидеть, на что вы тратите средства налогоплательщиков.

— Да, мы сдаем в установленном порядке отчетность в государственные органы, также у нас есть внутренний контролирующий орган — комитет по аудиту при совете директоров. Информация о прошедших к настоящему времени двух конкурсных отборах и деятельности фондов, созданных с нашим участием, доступна всем желающим. Есть и другие отличия РВК от госкорпораций. Основная задача «Роснано» — поддержка достаточно узкого технологического сектора — нанотехнологий, перед нами же стоит другая задача — стимулирование формирования собственного венчурного рынка в России. Мы видим для себя две принципиальные цели. Первая — создание благоприятной среды для развития этого рынка, поскольку правила игры здесь только начали формироваться, венчурный рынок в России не развит как таковой, и риски, сами по себе в венчурной индустрии высокие, в российских условиях повышаются. Поэтому государство сейчас и выступает одним из участников венчурного рынка, предоставляя свой капитал и разделяя риски инвесторов. Вторая задача — вовлечение частного капитала и постепенный выход государства как крупного инвестора из венчурных фондов.

— РВК должна выходить из венчурных проектов с прибылью?

— Безусловно являясь акционерным обществом, РВК не может участвовать в некоммерческих проектах — в частности, мы не можем использовать для поддержки рынка грантовую систему или другие способы передачи денег на безвозмездной основе. Поэтому основной инструмент сегодня — венчурные фонды в форме ЗПИФ с участием средств РВК, выход из которых предполагает получение компанией прибыли. В то же время — исходя из целей деятельности РВК — государство, как единственный акционер, приняло решение об ограничении доходности РВК при выходе из фонда. Если частному инвестору интересно купить долю РВК, мы готовы продать ее за те деньги, что потратили в момент вхождения, плюс 5% годовых за период владения РВК паями данного фонда.

— Выходит, ваша маржа ограничена 5%? Даже если больше получится, все равно будете обрезать доходность на этом уровне?

— При действующей схеме — да. Процедура выглядит так: мы подписываем с управляющей компанией опционное соглашение. В нем, разумеется, есть даты исполнения опциона. Для РВК продажа доли означает две вещи: проект оказался успешным (раз частный инвестор готов его развивать самостоятельно), и высвобождаемые деньги можно направить на финансирование новых венчурных проектов. Срок жизни ЗПИФ — 10 лет, а наш опцион должен быть исполнен до конца восьмого года. Если через восемь лет управляющая компания не выкупает долю РВК, мы остаемся пайщиком фонда до конца его существования. Тогда доходы делятся пропорционально долям в фонде: получилась доходность РВК больше 5% годовых — получаем больше, если меньше — получаем меньше.

— Эта модель подразумевает, что какой-то проект может восемь лет не приносить прибыли, зато потом за два года окупиться сторицей?

— Не совсем так. На протяжении жизни фонд свои средства в одни проекты инвестирует, из других проектов выходит. В классических венчурных фондах существует своего рода правило: из 10 профинансированных проектов один оказывается суперудачным и может покрыть весь капитал, внесенный в фонд, два проекта несут достаточно высокую доходность, три проекта срабатывают в ноль, а остальные оказываются убыточными. Под конец жизни фонда все эти результаты суммируются, тогда и можно говорить об итоговой доходности. Наше опционное соглашение подразумевает, что через восемь лет после открытия фонда в его портфеле будет ряд прибыльных проектов, что и дает нам возможность выйти из фонда с фиксированной доходностью. Если таких проектов не образовалось, РВК остается в фонде. Понятно, что в этом случае мы принимаем на себя риск неудачи наравне с частным инвестором.

Известен германский опыт господдержки венчурных фондов. В 1979 г. наши немецкие коллеги действовали по такой схеме: если компания развивается удачно, частный инвестор получает весь доход, но государство ему в этот момент не передает никаких денег. А если проект оказался неудачным, то инвестор передает свою компанию государству за 80% от суммы его вложений. Это привело к тому, что во время кризиса на рынке интернет-компаний в 2000 г. частные инвесторы стали фиксировать убытки — они предпочитали потерять 20%, но гарантированно получить 80%. Получилось, что государство деньги инвестировало, но не в развитие венчурного рынка. Я считаю, что наша модель в этом смысле более устойчивая. Если проект развивается более-менее нормально, то государство достаточно быстро возвращает свои средства плюс получает небольшой доход. Если дела идут не очень хорошо, мы можем достаточно долго находиться в проекте.

— Но вы можете выйти из фонда и до того, как истекут восемь лет?

— Да. Паи венчурных фондов — публичный инструмент, существуют процедуры их биржевого листинга. Кроме того, мы можем и напрямую продать свои паи какому-то инвестору, если инвестор, с которым мы подписали опцион, откажется у нас их выкупать. И другие инвесторы фонда могут продать свою долю кому-то на рынке — правда, в этом случае покупатель не приобретает право на реализацию опциона. Это было сделано для того, чтобы максимально стимулировать частного инвестора на выкуп паев фонда в момент его формирования. В принципе, эта схема, несомненно, помогла нам в нынешнее довольно трудное время сформировать четыре фонда. 16 декабря РВК и частные инвесторы исполнили свои обязательства по денежному наполнению этих фондов. И после завершения формальных процедур в ФСФР на рынке появятся новые действующие венчурные фонды с участием средств РВК (до этого момента работали два фонда). Еще один фонд начнет работу в феврале: конечная дата формирования фонда, зафиксированная управляющей компанией «Альянс-Росно» — победителем второго конкурсного отбора РВК, в правилах доверительного управления — 31 января.

После этого суммарный капитал, который будет предложен венчурному рынку семью фондами с участием РВК, достигнет 19 млрд руб.

В инвестиционных декларациях наших фондов четко оговорены технологии, в которые могут быть инвестированы средства. Это IT, биотехнологии, рациональное природопользование, транспортные, авиационные и космические системы, те же нанотехнологии, а также критические технологии из списка, который утверждается указом президента.

— Что такое критические технологии? Это что-то секретное?

— Нет, критические технологии не всегда секретные. Сам по себе список — публичный, открытый документ. Просто государство считает эти технологии жизненно важными для развития страны, с ними страна может оставаться конкурентоспособной на международной арене, но они могут использоваться как в гражданских, так и в военных отраслях.

— Но вы можете финансировать какие-то технологии военного назначения?

— Среди направлений, в которые наши фонды могут инвестировать, есть «Безопасность и противодействие терроризму», и проекты, которые наши управляющие компании ищут на открытом рынке, могут быть каким-то образом связаны с технологиями военного назначения. Но цели производства изделий для военных и оборонных нужд у нас нет.

— Представители РВК входят в советы директоров управляющих компаний, которые прошли конкурсный отбор?

— Нет. По закону РВК просто пайщик закрытых паевых фондов под их управлением. Правда, мы определяем перечень информации, которую управляющие компании нам обязаны предоставлять. В целом, конечно, мы обладаем гораздо большей информацией о деятельности управляющей компании, чем другие пайщики или пайщики в обычных фондах. Мы занимаем активную позицию в этих взаимоотношениях. Представители РВК входят в инвестиционные комитеты управляющих компаний, однако лишь с правом совещательного голоса, но мы, конечно, видим управляющие компании своими партнерами, и они готовы прислушиваться к нашему мнению, когда идет обсуждение отобранных ими для инвестирования проектов, а мы, чтобы наше мнение было максимально обоснованным, привлекаем при необходимости сторонних экспертов — специалистов в соответствующих областях.

— У РВК есть свой научный или экспертный совет?

— У нас есть группа экспертов, которых мы регулярно привлекаем. Но в целом структура ЗПИФ не предполагает каких-то дополнительных надстроек вроде научного совета у одного из инвесторов. Это просто лишнее. Один из критериев отбора управляющей компании в рамках наших конкурсных отборов — наличие у нее профессиональной команды венчурных специалистов. Более того, нашим требованием является приобретение венчурными специалистами не менее 1% паев фонда за счет своих личных средств. Это мотивирует их на успех, ведь если проект прогорает, то пропадают и их деньги, а в случае успеха проекта они получают 20% от прибыли. Если в этой системе ввести многоуровневое согласование на научном совете, это просто затормозит принятие инвестиционных решений. Наша особенность в отличие от «Роснано» — мы не финансируем дорогостоящие проекты. Наша специализация — проекты на стадии start-up, а то и на более ранней стадии. Объем одной сделки с участием средств РВК, как правило, не превышает 170 млн руб., в то время как в «Роснано», если помните, все сделки начинаются от 1 млрд руб.

— Анатолий Чубайс говорит, что он специально отбирает такие проекты сейчас, чтобы обеспечить прозрачность работы своей по определению закрытой госкорпорации. В этом случае сделки должны проходить через совет директоров. Какая-никакая, а все же публичность.

— Это просто разные подходы к публичности. У нас она обеспечивается на этапе отбора управляющих компаний. Дальше они приступают к поиску проектов, а на этом этапе публичность не нужна, иначе ведь сделка может попросту не состояться. Просто наша задача — отбор лучшей управляющей компании. Если бы РВК так же жестко контролировала и отбор инвестиционных проектов, возник бы вопрос: зачем же вы тогда так строго отбирали управляющих? Не лучше ли просто создать один большой государственный инвестиционный фонд, который будет всем распоряжаться? Поэтому мы с самого начала согласились на роль обычного инвестора без особых прав — это позволяет РВК стимулировать активность частных инвесторов на венчурном рынке.

— Какие проекты из отобранных управляющими компаниями, на ваш взгляд, наиболее интересны?

— Я считаю: если проект профинансирован, значит, он уже интересен. Мы видим, что фонды финансируют проекты самой разной отраслевой направленности и в различных регионах, не только из Москвы или Московской области: диверсификация по регионам достаточно широкая. В венчурном бизнесе весь интерес — это, как правило, высокий доход. А венчурные проекты обычно развиваются таким образом, что лишь через три года можно говорить об их коммерческих перспективах. Если же смотреть с точки зрения государства, то, на мой взгляд, большой интерес представляют базовые индустриальные технологии, которые нужно вывести на высокий качественный уровень. Подобные технологии существуют на западных рынках, и Россия вынуждена закупать готовую продукцию, произведенную там на их основе. Мы следим за тем, чтобы российские технологии, которые поддерживают фонды РВК, не были просто копированием западных наработок, а несли в себе инновацию и были конкурентоспособны. В целом же я предпочитаю не углубляться в рассказы о конкретных проектах, поскольку это прерогатива управляющих компаний.

— Ну неужели никакой проект вас лично не зацепил?

— У венчурных капиталистов все-таки задача — заработать деньги. А у государства помимо всего прочего — поддержать развитие высоких технологий, к которым венчурный бизнес исторически тяготеет. У наших управляющих компаний в портфелях сейчас 13 проинвестированных проектов. Есть, например, создание логистической системы с отслеживанием движения объекта, в которой используется спутниковая система ГЛОНАСС. Движется транспорт с товаром, и вы в режиме реального времени видите расход топлива, местонахождение груза и даже климатические условия. Это и для городского транспорта подходит, и для крупных перевозчиков, включая РЖД. Отрадно, что проект ориентирован на российскую ГЛОНАСС: это тот случай, когда большая технологическая разработка тянет за собой множество других смежных технологий, развиваемых в нашей стране.

Но и все остальные наши проекты заслуживают внимания, хотя они, как я уже сказал, и небольшие по объему финансирования. Конечно, с этим бывают связаны определенные проблемы. Зачастую в компаниях, в которые мы инвестируем, и разработчик, и собственник, и директор — это одно лицо. И в России, к сожалению, не сложилось традиции, чтобы такие компании охотно шли на контакт с внешними инвесторами. Боятся поглощения, боятся, что со временем идею украдут, а их выгонят… Этот фактор сейчас довольно сильно тормозит развитие венчурного бизнеса. Должно пройти какое-то время, прежде чем все поймут: у венчурного фонда нет цели стать собственником бизнеса. Его цель — развить компанию до стадии, когда ее стоимость значительно вырастет, и затем выйти из проекта, перепродав свою долю кому-то еще…

— И этот кто-то как раз и украдет идею у разработчиков, а их выгонит из компании. Получается, страхи обоснованы.

— Я считаю, что наши управляющие компании корректно относятся к разработчикам проектов. С ними также заключаются опционные соглашения: в случае если компания будет успешно развиваться, авторы проекта получают контроль над ней. Венчурный фонд заработает денег и выйдет из компании, но инициатор проекта останется ее собственником и будет дальше сам выстраивать отношения с инвестором второй очереди — это хорошая страховка. Без таких договоренностей сделки просто не происходили бы. Это важно, потому что в нынешних экономических условиях инновационные компании, особенно из малого бизнеса, других финансовых инвесторов — помимо венчурных фондов — привлечь не смогут. Банки, даже в самые лучшие годы, такие компании старались не кредитовать: выручки нет, или она маленькая — компания на рынке присутствует всего два-три года. Банкиры всегда говорили: вы создайте продукт, выведите его на рынок, покажите высокую прибыль — и тогда мы вам дадим кредиты. А предприниматели отвечали: мы вам все это покажем — у нас расчеты существуют, бизнес-план, но, для того чтобы произвести хотя бы пробную партию товара, нужен капитал. Понятно, что переговоры заканчивались ничем. В принципе, РВК через венчурные фонды и должна было восполнить нехватку капитала в этом секторе. А сейчас, когда банки вообще отказываются кого-либо кредитовать, фонды с участием РВК практически единственный источник капитала.

— Вы будете проводить новые конкурсы среди управляющих компаний?

— Мы действительно собирались провести третий конкурсный отбор. Уже модифицировали правила отбора с учетом прошлого опыта и ошибок.

— Какие у вас были ошибки?

— Например, на первом конкурсе у нас была задача, чтобы инвесторы просто пришли, поверив в программу. На втором — чтобы пришли инвесторы и команды венчурных специалистов и показали реализуемость проектов, предложенных в рамках заявки. А на третьем конкурсе мы хотели бы видеть управляющие компании, которые привлекут для создания фонда не одного, а нескольких частных инвесторов.

Но вместе с тем, как показывает наш опыт, сейчас отбор управляющих компаний занимает по объективным причинам восемь-девять месяцев: чтобы достоверно оценить компанию и пройти все установленные законом процедуры, затратить меньше времени просто не получится. Это чревато рисками для управляющей компании и частного инвестора. Во-первых, инвестор подписывает обязательства профинансировать фонд на девять месяцев вперед, причем на достаточно крупную сумму, на сложном рынке это некомфортные условия. Во-вторых, мы же требуем от управляющих предоставить реальные проекты, тогда как понятно, что на рынке без финансирования в течение девяти месяцев ни один проект не просуществует, кроме неудачного. Обычный срок на венчурном рынке с начала переговоров до начала финансирования — три-четыре месяца, а бывает, что и быстрее надо принимать решение. Поэтому наше предложение — сохранив принцип публичности отбора, сильно сократить сроки и отменить привязку отбора к конкретной дате. Мы хотим сделать постоянно действующее открытое окно для приема заявок. В РВК, конечно, надо будет нарастить компетенцию и создать постоянно действующий инвестиционный комитет. Такой комитет — традиционная практика всех государственных венчурных компаний. Мы планируем предложить совету директоров не реже чем четыре раза в год рассматривать предложения, отобранные инвестиционным комитетом, — РВК должна продолжить формирование фондов и реализацию других форм поддержки малого высокотехнологичного бизнеса, пусть даже и в это непростое время. В то же время, на мой взгляд, среди государственных корпораций («Ростехнологии», Объединенная судостроительная корпорация, Объединенная авиастроительная корпорация, тот же «Роснано») есть немало таких, которые тоже могли бы вкладывать средства в венчурные фонды, созданные с участием РВК и частных инвесторов. Эти госкорпорации являются одним из основных потребителей высоких технологий, а одна из основных проблем российского венчурного рынка в том, что управляющие компании венчурных фондов, как правило, не имеют выходов на серьезных потребителей инновационного продукта, который производят их портфельные компании. Для наших управляющих компаний уже через три-четыре года встанет вопрос выхода из первых портфельных компаний.

— С госкорпорациями вы эту идею не обсуждали?

— Не обсуждали. Но, в общем, понятно, что они все сейчас заняты проблемами становления, поэтому сейчас не лучший момент для такого предложения. Пусть время пройдет, тогда, возможно, вернемся к этой теме.

— Часто ли собирается совет директоров РВК?

— В этом году было 16 заседаний. Решения о выборе победителей конкурсных отборов принимаются на очных заседаниях, так же как и решения по вопросам развития компании, но много заседаний проводится и в заочной форме.

— В совет директоров РВК входят бывший премьер-министр Финляндии Эско Ахо и основатель израильской венчурной группы Yozma Игаль Эрлих. Они помогают РВК своими контактами в зарубежной венчурной индустрии? Они же весьма уважаемые люди в этой среде.

— В 2008 г. мы, например, встречались с несколькими израильскими фондами (Naiot, Yozma, Tamir Fishman, Walden), и один из них — «Тамир Фишман» присутствует в одной из управляющих компаний, прошедших конкурсный отбор. Г-н Эрлих активно участвует в позиционировании РВК на венчурном рынке Израиля и довольно много времени и внимания уделяет той продуктовой линейке, которая существует у РВК. Мы часто встречаемся и вне заседаний совета директоров. Недавно, например, он к нам приезжал, и мы обсуждали, как РВК действовать в нынешней ситуации.

— Что же он вам посоветовал?

— Мы как раз и договорились о том, что нужен более гибкий механизм отбора управляющих компаний и нужно сократить сроки отбора. Он советовал обратить внимание на международные рынки, чтобы РВК могла перенимать зарубежный опыт и входить в зарубежные проекты. Израиль добился больших успехов в венчурной индустрии, действуя именно таким образом. А сейчас, как говорит нам Эрлих, на рынке много перспективных проектов, которые стоят очень дешево. Соответственно, необходимо задуматься над тем, как входить в капитал международных венчурных фондов или напрямую инвестировать какие-то проекты и заниматься трансфертом западных технологий на российский рынок. У РВК такого мандата пока нет, но, поскольку Эрлих входит в совет директоров, думаю, он этот вопрос поставит и мы будем его обсуждать.

— Это, наверное, Эрлих привлек «Тамир Фишман» к участию в конкурсе РВК?

— Нет, он не привлек, хотя они, конечно же, знакомы, и, когда у нас возникают какие-то вопросы, касающиеся «Тамир Фишман», мы имеем возможность обратиться за содействием к Эрлиху и получить от него объективную информацию. Что касается привлечения, скорее дело в следующем: участие г-на Эрлиха и г-на Ахо в совете директоров РВК показало иностранным инвесторам и венчурным капиталистам, что Россия будет развивать свою венчурную индустрию по международным правилам.

— Почему у «Тамир Фишман» вышла такая странная история с первым партнером — «Финанстрастом»? (Весной 2008 г. «Тамир Фишман» отказался создавать венчурный фонд с «Финанстрастом», после того как президент компании Олег Шварцман публично заявил о своем участии в бархатной реприватизации под покровительством ветеранов спецслужб).

— В истории нет ничего странного. Она стала возможной из-за несовершенства российского законодательства. Как я уже говорил, единственным инвестиционным инструментом для РВК и частных компаний оказался ЗПИФ. Но ЗПИФ может создать только лицензированная ФСФР российская управляющая компания. Это нетрадиционная модель для иностранцев, не вполне им понятная. «Тамир Фишман» с удовольствием бы создал в России венчурный фонд, но был вынужден искать российского партнера с лицензией ФСФР. Я считаю, она просто неудачно выбрала партнера. А когда в «Тамир Фишман» встал вопрос о том, готовы ли они нести повышенные риски, связанные с непрофессионализмом российского партнера, учитывая также согласие на участие в фонде ЕБРР и других международных инвесторов, все сказали: нет, лучше отказаться от создания фонда.

На следующий конкурс «Тамир Фишман» пришел уже с другим партнером — «Центринвест груп».

— У «Финанстраста» на момент конкурса были венчурные проекты?

— Нет, он не был участником венчурного рынка. И для нас эта компания была интересна только тем, что ее выбрал «Тамир Фишман» для участия в проекте — этим и обусловлена победа «Финанстраста» на конкурсе.

— А Сбербанк может участвовать в фондах с участием РВК?

— Может, конечно. Но хотелось бы, чтобы к нам приходили инвесторы с минимальным участием государства. Отрадно, что крупный бизнес в лице управляющей компании «С-групп», победившей во втором конкурсном отборе, проявил заинтересованность в развитии венчурной индустрии. Очевидно, что и в больших финансово-промышленных группах сейчас понимают, что без развития современных технологий сложно будет выигрывать в конкурентной борьбе. В конечном счете наша цель — привлечь так называемые smart money: когда инвестор приносит не только капитал, но и свои компетенции. Сейчас у нас управляющие компании тесно связаны с инвесторами — пайщиками фонда. Думаю, через какое-то время наши управляющие компании при условии успешной работы смогут привлекать и средства сторонних инвесторов. Для этого просто нужно время.

— А где размещены деньги РВК?

— У нас есть процедура по размещению свободных денег, утвержденная советом директоров, во многом схожая с процедурами других госкорпораций. Есть требования к банкам по собственному капиталу и рейтинговой оценке и к предложениям лучшей ставки. Сейчас наши деньги хранятся частично в Сбербанке, в ВТБ, банке «Уралсиб», МДМ и Промсвязьбанке.

— Эти банки отбирались по конкурсу?

— Нет. По сути, мы сформировали пул из 15 банков, которые отвечают требованиям по собственному капиталу и рейтинговой оценке. Мы отправляем им информацию о том, какие средства и на какой срок мы готовы разместить. Они отвечают, какие ставки по депозитам готовы нам предложить. Последнее размещение, которое у нас было примерно три месяца назад, — это 13,2-13,7%, что, считаю, очень конкурентоспособный уровень на тот момент.

— На какой срок вы размещаете свободные средства?

— Мы размещаем их исходя из сроков наших инвестиционных обязательств. И стараемся, чтобы это было ненадолго: при нынешнем неровном рынке срок депозитов РВК не превышает одного года.

— В РВК предусмотрены годовые бонусы для менеджмента?

— Нет, не предусмотрены. У нас зарплата и премии, когда мы добиваемся каких-то значительных результатов.

— Каких, например?

— То, что мы смогли сформировать четыре фонда в разгар финансового кризиса, я считаю, в значительной степени заслуга нашей команды. Чтобы это событие произошло, пришлось приложить много усилий. Но, должен сказать, у нас в РВК относительно скромные зарплаты. Я слышал от частного бизнеса те предложения, которые «Роснано» делает венчурным специалистам, — мы, конечно, отстаем: у нас раза в два-три меньше.

— Ну у «Роснано» и денег больше, чем у вас, в несколько раз.

— Это же не означает, что «Роснано» заработало эти деньги или работало лучше, чем РВК. Просто так сложилось. А вообще, если отстраниться от темы зарплат, то мне кажется, что у государства должна быть единая политика в отношении всех государственных структур, работающих в инновационной области: ВЭБ, РВК, «Роснано», «РосОЭЗ». Необходимо скоординировать усилия государства в этой отрасли.
_______________________________________

Зачем Коробов выучил бирманский

«Воспользовался им всего один раз: в те годы, когда я учился, была делегация из Бирмы, и для нее была предусмотрена обычная культурная программа в Москве — Большой театр, осмотр достопримечательностей, — с улыбкой рассказывает Коробов. — Но больше мне бирманский язык ни разу не пригодился. Хотя это была хорошая гимнастика для ума: это язык тибето-китайской группы, тональный, как и китайский. А письменность — некий переход от иероглифики к алфавиту». Преподавание в Академии Министерства безопасности столь редкого языка, по мнению Коробова, объясняется тем, что во времена Хрущева Бирма строила социализм. «Но, в общем-то, на этом все и закончилось: как всегда, социализм привел к военному перевороту. У власти до сих пор, как я понимаю, находится военная хунта, и это, как ни печально, затормозило развитие страны», — с сожалением заключает он.

www.vedomosti.ru