— Но вы можете финансировать какие-то технологии военного назначения?

— Среди направлений, в которые наши фонды могут инвестировать, есть «Безопасность и противодействие терроризму», и проекты, которые наши управляющие компании ищут на открытом рынке, могут быть каким-то образом связаны с технологиями военного назначения. Но цели производства изделий для военных и оборонных нужд у нас нет.

— Представители РВК входят в советы директоров управляющих компаний, которые прошли конкурсный отбор?

— Нет. По закону РВК просто пайщик закрытых паевых фондов под их управлением. Правда, мы определяем перечень информации, которую управляющие компании нам обязаны предоставлять. В целом, конечно, мы обладаем гораздо большей информацией о деятельности управляющей компании, чем другие пайщики или пайщики в обычных фондах. Мы занимаем активную позицию в этих взаимоотношениях. Представители РВК входят в инвестиционные комитеты управляющих компаний, однако лишь с правом совещательного голоса, но мы, конечно, видим управляющие компании своими партнерами, и они готовы прислушиваться к нашему мнению, когда идет обсуждение отобранных ими для инвестирования проектов, а мы, чтобы наше мнение было максимально обоснованным, привлекаем при необходимости сторонних экспертов — специалистов в соответствующих областях.

— У РВК есть свой научный или экспертный совет?

— У нас есть группа экспертов, которых мы регулярно привлекаем. Но в целом структура ЗПИФ не предполагает каких-то дополнительных надстроек вроде научного совета у одного из инвесторов. Это просто лишнее. Один из критериев отбора управляющей компании в рамках наших конкурсных отборов — наличие у нее профессиональной команды венчурных специалистов. Более того, нашим требованием является приобретение венчурными специалистами не менее 1% паев фонда за счет своих личных средств. Это мотивирует их на успех, ведь если проект прогорает, то пропадают и их деньги, а в случае успеха проекта они получают 20% от прибыли. Если в этой системе ввести многоуровневое согласование на научном совете, это просто затормозит принятие инвестиционных решений. Наша особенность в отличие от «Роснано» — мы не финансируем дорогостоящие проекты. Наша специализация — проекты на стадии start-up, а то и на более ранней стадии. Объем одной сделки с участием средств РВК, как правило, не превышает 170 млн руб., в то время как в «Роснано», если помните, все сделки начинаются от 1 млрд руб.

— Анатолий Чубайс говорит, что он специально отбирает такие проекты сейчас, чтобы обеспечить прозрачность работы своей по определению закрытой госкорпорации. В этом случае сделки должны проходить через совет директоров. Какая-никакая, а все же публичность.

— Это просто разные подходы к публичности. У нас она обеспечивается на этапе отбора управляющих компаний. Дальше они приступают к поиску проектов, а на этом этапе публичность не нужна, иначе ведь сделка может попросту не состояться. Просто наша задача — отбор лучшей управляющей компании. Если бы РВК так же жестко контролировала и отбор инвестиционных проектов, возник бы вопрос: зачем же вы тогда так строго отбирали управляющих? Не лучше ли просто создать один большой государственный инвестиционный фонд, который будет всем распоряжаться? Поэтому мы с самого начала согласились на роль обычного инвестора без особых прав — это позволяет РВК стимулировать активность частных инвесторов на венчурном рынке.

— Какие проекты из отобранных управляющими компаниями, на ваш взгляд, наиболее интересны?

— Я считаю: если проект профинансирован, значит, он уже интересен. Мы видим, что фонды финансируют проекты самой разной отраслевой направленности и в различных регионах, не только из Москвы или Московской области: диверсификация по регионам достаточно широкая. В венчурном бизнесе весь интерес — это, как правило, высокий доход. А венчурные проекты обычно развиваются таким образом, что лишь через три года можно говорить об их коммерческих перспективах. Если же смотреть с точки зрения государства, то, на мой взгляд, большой интерес представляют базовые индустриальные технологии, которые нужно вывести на высокий качественный уровень. Подобные технологии существуют на западных рынках, и Россия вынуждена закупать готовую продукцию, произведенную там на их основе. Мы следим за тем, чтобы российские технологии, которые поддерживают фонды РВК, не были просто копированием западных наработок, а несли в себе инновацию и были конкурентоспособны. В целом же я предпочитаю не углубляться в рассказы о конкретных проектах, поскольку это прерогатива управляющих компаний.

— Ну неужели никакой проект вас лично не зацепил?

— У венчурных капиталистов все-таки задача — заработать деньги. А у государства помимо всего прочего — поддержать развитие высоких технологий, к которым венчурный бизнес исторически тяготеет. У наших управляющих компаний в портфелях сейчас 13 проинвестированных проектов. Есть, например, создание логистической системы с отслеживанием движения объекта, в которой используется спутниковая система ГЛОНАСС. Движется транспорт с товаром, и вы в режиме реального времени видите расход топлива, местонахождение груза и даже климатические условия. Это и для городского транспорта подходит, и для крупных перевозчиков, включая РЖД. Отрадно, что проект ориентирован на российскую ГЛОНАСС: это тот случай, когда большая технологическая разработка тянет за собой множество других смежных технологий, развиваемых в нашей стране.

Но и все остальные наши проекты заслуживают внимания, хотя они, как я уже сказал, и небольшие по объему финансирования. Конечно, с этим бывают связаны определенные проблемы. Зачастую в компаниях, в которые мы инвестируем, и разработчик, и собственник, и директор — это одно лицо. И в России, к сожалению, не сложилось традиции, чтобы такие компании охотно шли на контакт с внешними инвесторами. Боятся поглощения, боятся, что со временем идею украдут, а их выгонят… Этот фактор сейчас довольно сильно тормозит развитие венчурного бизнеса. Должно пройти какое-то время, прежде чем все поймут: у венчурного фонда нет цели стать собственником бизнеса. Его цель — развить компанию до стадии, когда ее стоимость значительно вырастет, и затем выйти из проекта, перепродав свою долю кому-то еще…

— И этот кто-то как раз и украдет идею у разработчиков, а их выгонит из компании. Получается, страхи обоснованы.

— Я считаю, что наши управляющие компании корректно относятся к разработчикам проектов. С ними также заключаются опционные соглашения: в случае если компания будет успешно развиваться, авторы проекта получают контроль над ней. Венчурный фонд заработает денег и выйдет из компании, но инициатор проекта останется ее собственником и будет дальше сам выстраивать отношения с инвестором второй очереди — это хорошая страховка. Без таких договоренностей сделки просто не происходили бы. Это важно, потому что в нынешних экономических условиях инновационные компании, особенно из малого бизнеса, других финансовых инвесторов — помимо венчурных фондов — привлечь не смогут. Банки, даже в самые лучшие годы, такие компании старались не кредитовать: выручки нет, или она маленькая — компания на рынке присутствует всего два-три года. Банкиры всегда говорили: вы создайте продукт, выведите его на рынок, покажите высокую прибыль — и тогда мы вам дадим кредиты. А предприниматели отвечали: мы вам все это покажем — у нас расчеты существуют, бизнес-план, но, для того чтобы произвести хотя бы пробную партию товара, нужен капитал. Понятно, что переговоры заканчивались ничем. В принципе, РВК через венчурные фонды и должна было восполнить нехватку капитала в этом секторе. А сейчас, когда банки вообще отказываются кого-либо кредитовать, фонды с участием РВК практически единственный источник капитала.

— Вы будете проводить новые конкурсы среди управляющих компаний?

— Мы действительно собирались провести третий конкурсный отбор. Уже модифицировали правила отбора с учетом прошлого опыта и ошибок.